Случай в селе.

Вблизи города Х., расположенного на правом берегу бывшей судоходной реки, имеющего обширный приморский порт, проезжую дорогу, электричество, прекрасный театр, несколько средних учебных заведений, обширную библиотеки и несколько других культурных учреждений, расположено село с 15 тысячами населения. Постройки в этом селе почти городские, окружённые грушовыми и абрикосовыми садами, а население в нарядах придерживается городской моды, особенно женатая половина, да и мужчины по-модному подбривают свои усы и бороды. Несмотря, однако же, на то, что село это находится всего в 25-и верстах от недавнего (прежнего) губернского центра, в нём, как и в прочих деревнях нашей страны царит первобытная умственная тьма. В этом селе задолго до революции проживала крестьянская семья Коротенко. Семья была большая, ртов было много, а глава семьи, человек не разбитной, не мог справиться со своим крестьянским делом, и к тому же, выпивал. По этой причине семья жила бедно. Вся надежда была на четырёх сыновей, которые уже подрастали и должны были улучшить положение. Когда подошёл несчастный 1904-й год, старших двух забрали на военную службу, а подростки, соблазнившись требованием на торговые суда кухарей, ушли на небольшое жалование. Семья осталась и вовсе без помощи. Второй из сыновей – Елисей,- служивший во флоте, попал в Порт-Артур, выдержав там всю осаду, был посылаем в самые опасные места; участвовав в опасных вылазках, был дважды ранен, но возвратился домой «героем» - полным кавалером ордена солдатского Георгия. Его геройство, однако, ничего семье не дало. После ранений он уже мало был пригоден для тяжёлого крестьянского труда. Остальные братья домой не возвратились: на стороне нажили большой интерес к жизни и лучший заработок, нежели дома. Семья по-прежнему горевала. Елисея решено было женить. В семью нужна была здоровая работница. Женили. Положение не улучшалось. Груня до того служившая в городе в горничных, как и вообще полугородские девушки, на вид была «барышня», но к деревенскому труду мало пригодная, а когда у неё пошли частые дети, то только увеличила бедность семьи, от чего к бедности прибавились постоянные ссоры, ругань, попрёки, которые стали обычным делом в доме. Когда у Груни родился третий ребёнок, Елисею, категорически заявили, чтобы выходил на квартиру, отделился… А чем делиться? Пошёл Елисей в сельсовет поговорить со старостою. Как герою ему обещал дать земли в поле и в селе «под огород», а вскоре и отрезали – пахотной два десятины среднего качества, а огородную – в конце села – чистый, сыпучий песок. Но и то было радостно получить уже нечто своё. Побывал Елисей у местного лесничего. Как Порт-Артурскому герою дал ему плохонького лесу на хату и сарай. Родственники жены Елисея приняли горячее участие в постройке хаты: помогали материалами, деньгами, лошадьми и личным трудом. Когда одна половина хаты была кое-как сложена для зятька, справили «входины» - новоселье. Собрались родные с обеих сторон, соседи. Елисей поставил полведра водки, да вскладчину добавили ещё пять вёдер. Принесли пирогов, мяса, рыбы и справили пир горой: пели песни, танцевали, истолкли весь земляной пол, ссорились, вспоминали старые недоразумения, укоряли друг друга, объявляли «сплетнями» свои дурные поступки, мирились, целовались и, в конце концов, подрались. Когда отец Елисея хотел его ударить, он гордо поднял голову, говоря: - Не смеешь! Я в своей хате! Когда уже на рассвете расходились, то валились спать. Кому где пришлось: кому во дворе, кому на улице. Словом «входины» вышли, как положено по традиции, не хуже, чем у людей. Долго потом, бывая в гостях, благодарили Елисея и Груню за доставленное удовольствие. Жить же новосёлам было не очень весело. Трудно было собираться на новое хозяйство, начиная с горшка и метлы, так как в новую хату они ничего не принесли. А отец Елисея на «входинах» даже постоянно требовал от него угощения водкой. Мать Груни кое-что подарила, но, то было капля в море среди новой нужды. Полученную в качестве надела новую землю – две десятины – Елисей отдал «доброму человеку», но от него не получал и четверти урожая. Явление, конечно, обычное. Этого вместе со случайным подённым заработком Елисея и Груни не хватало и на самые необходимые нужды, так как детей уже было четверо. Ходил Елисей в наймы, но низкая заработная плата мало помогала, только-только что не были голодные. Думалось купить лошадёнку, чтобы самим пахать свою землю, но за два года тяжелой и упорной работы не смогли, купили только полутрогодовалую тёлку за 20 рублей. Но когда же из неё будет корова и когда Груня покормит своих детей молоком? На горе Елисея и всего русского народа грянул 1914-й год – мировая империалистическая война. Забрали Елисея выручать трёх китов российских: Бога, Царя и Отечество. Груня с детьми лишалась работника. Груня была хозяйской дочкой да и в городе приучилась к домашней работе хатней – трудолюбива, из себя аккуратная, чистоплотная. За это её любили деревенские домовитые хозяйки, приглашали на работу, жалели, сверх платы иногда совали ей в руки тайно от мужей узелок с хлебом и варевом для детей. Этим вот она и жила с детьми. Свой огород она сама обрабатывала, но на сухом песке ничего не родило. Один богатый хозяин подарил Груне за услуги ягницу. Будет, радовалась Груня, шерсти и мне и детям на чулки. Отдала ягницу чабану на выпас, а он по осени съел её. Была соблазнительно сыта и жирна. Груне сказали, что она заболела и умерла. Чабан её со шкурой и закапал. Земля была бессудная. Кому жаловаться? И не было у Груни защитника. Женщина, известно, от своей семьи отрезанный ломоть, да и чужие люди бес сердца. Отпущенный на поправку из армии, пришёл Елисей домой, но таким, что его и узнать нельзя было. Опять был ранен. Долго валялся по различным лазаретам да госпиталям. Не умирал и не выздоравливал. Когда Груня, увидев Елисея, разревелась, он обнимал её и говорил: - Эх, лучше бы убили там, чем вот смотреть на ваше житьё! А куда я гожусь?.. А как не убили, то вот нужно приниматься за работу. Посмотрел на своё хозяйство – полная нищета, однако скрепил себя и взялся хозяйничать. Свою полевую землю передал другому «доброму человеку» как будто более надёжному, а сам пошёл в наймы. Но и тут дело не выгорело, начались «забастовки», хозяева разбежались, Елисей пришёл домой с пустыми руками, а «добрый человек» по снятии урожая хлеба вовсе не дал. Сказал, что хлеб на поле покрали. Два лета Елисей нанимался сторожить баштаны (арбузы и дыни привозил домой, хлеб и зелени добывал на приварок). И Груня кое-что прирабатывала. Двое старших мальчиков уже крестьянских телят пасли за селом. Им давали корм и кое-какую одежонку. Тем вот и жили. Своя тёлка уже выросла, и хотя долго «тягалась», но давала уже литров по пять молока. Стало как будто легче жить. Но вот подошёл совершенно неурожайный год. Хлеб не уродился, огороды высохли и ничего не дали. Была настоящая беда. Когда своего хлеба нет, но есть у людей, можно заработать, купить, обменять, занять, наконец выпросить, но, когда и у людей нет,- беда непоправимая. Люди более обеспеченные бросились в соседние губернии за хлебом, где был урожай. Первые, кто ездил туда, купили хлеба, сколько могли поднять. Впоследствии такие обменивали его на посильные вещи. С октября и по май шла оживлённая старорусская меновая торговля хлебом и другими продуктами питания. С середины зимы для голодных торговля была самая невыгодная. За вещь, стоившую около сотни рублей, можно было получить около 4-5 пудов какого-нибудь зерна-хлеба. Однако, голод – не свой брат: ездили и меняли. Но, что мог повести какой-нибудь бедняк, как Елисей? Рядна – давнее приданное Груни, которое им служило, и постелью, и подушками и теплым головным платком для Груни, а Елисей обматывал рядном в стужу свои плечи под дырявым полушубком. Долго крепились, мучились, плакали, молились – ничего не помогало, положение не улучшалось. Пришлось зарезать свою кормилицу – коровку. Декабрь и январь кормились её мясом. Как ни экономили, но дальше протянуть не могли, да и то были полуголодными: без хлеба – не обед. В декабре уже испытывали форменный голод – варили во второй раз кости своей коровы и ели без хлеба эту похлёбку. Дети неотступно выли: - Мамка, дай хлеба! Телята крестьянские уже не выпасались на подножном кору, и Елисеевы пастушки не могли уже кормиться у людей, а по селу уже не было людей не бедняков, которые бы что дали в наймы или пожертвовали. Побаиваясь голодных, зажиточные симулировали свою бедность, поприпрятовав своё добро подальше, а сами ездили добывать хлеба, уверяя и клянясь, что и они голодают. Общественных запасов нет, организации помощи – никакой нет. Инициативы ни личной, ни общественной тоже нет. Что же делать? Призрак голода вещь страшная. А сам голод ещё страшнее. Он изменяет всю психику человека. Стали учащаться случаи кражи коров и другой живности из клетей и сараев голодными. По селу пошли уже тревожные разговоры об этом. Приятель-кум даже намекнул Елисею, что кое-кто уже спасается таким образом и не голодает. Он знает один двор, где свободно можно взять двухгодовалого бычка, хозяин – человек заможный, его чёрт не возьмёт, проживёт и без бычка. Приглашал Елисея в компанию. Елисей отказался: и грешно и страшно. Но время шло. Особенно донимали дети криком и плачем: - Мамка, дай хлеба! А старшие молча только плакали, хотя сами на себя уже не были похожи. У Елисея начали опухать ноги. Появились мешки под глазами. Он исчерпал уже все возможности. Помощи уже нельзя было не откуда получить. Пробовал у военного начальства стучаться, показывал свои отпускные документы, но везде не до него было. Как ни любил Елисей своих детей – будущую опору семьи – как не жалел, но теперь их плач его сильно раздражал. Уходил из дома, чтобы не видеть и не слышать их постоянного «хлеба, хлеба!» Бродил по селу, заглядывал во все закутки, не найдётся ли чего съестного. Наслушался разговоров, что некоторые уже едят собак и кошек – ничего, тоже мясо! Бродя, пришёл на берег реки. Поводу рыбаки тянули невод. Раньше он просился к ним в лямочники. Не приняли, потому что у него не было добротных сапог, ведь часто им приходилось бродить в воде. Рыбаки ловили рыбу, а он ждал, может быть, и ему что-то переподёт. Передрог, но дождался конца, когда втянули мотню невода с бьющейся в ней рыбой в широкую ополонь-здойму. Рыбаки дали немного мелкой рыбы. Бросился он радостно бежать, но обессилил он, не мог согреться, падал, с трудом поднимался, бежал, опять падал, но всё-таки добрался до берега. Там уже обогрелся у костра, разложенного из камыша. Дома сварил рыбу, но не поел – детям оставил. Влез Елисей на печь. Она холодная. Разобрала дрожь – на льду перемёрз. Что же делать дальше? Ни сварить ли Жучку? Люди же едят? Раза два-три можно было бы хорошо поесть, а главное как следует покормить детей. Они-бедняжки одни скелеты. От холода жмутся друг к другу, как овцы. - Груня, - спросил, - есть ли топливо? Она отвечала, что есть немного – остатки соседского плетня. - Неси,- сказал,- и затопи печь, а сам взял топор и вышел в сени. Кто-то со двора шарил рукой по двери, отыскивая клямку. - Кто там? - Свои. Отворил и вошёл знакомый человек. Поговорили. Предложил купить хату. Обрадовались. Елисей с Груней советовались, торговались. Сладили продать хату за три пуда зерна-ржи и полпуда ржаной муки. Ударили по рукам. Елисей пошёл со сватом к нему получить полпуда муки. Условились назавтра пойти в сельсовет совершить сделку и получить основную часть зерна. Принёс Елисей муки. Сварили, сделали затирку из муки и воды, поели, посадили за стол и детей. Не наелись, сварили ещё галушек, в хате обогрелись. Легли спать и с собой на теплой печи положили детей. Однако, спали только дети, а Елисей и Груня думали тяжелую думу. Завтра нужно будет отдать хату и выбираться куда-нибудь на квартиру. Утром пошёл Елисей со сватом в сельсовет и совершили там сделку. Засвидетельствовали, как следует. Елисей получил условленное зерно, принёс его домой совершенно разбитый. Так ослабел, что едва доплёлся домой. Решили зерно не молоть на муку, поскольку пришлось бы часть отдать за помол. Решили самим его толочь в ступе. Поевши галушек, пошёл Елисей к родственникам проситься на квартиру, но всюду получил отказ. Крестьяне, не доедавшие сами, боялись поселить совсем голодных. Едва отыскал Елисей пустую хату, где вымерла семья от голодного тифа. Соседи сами распорядились и впустили его с тем, чтобы охранял и ремонтировал. Дома застал уже самого младшего своего мальчика умершим – не помогла подкормка. Заплакал Елисей. Взял своего сына и завернул в какую-то тряпку. Отнес его на кладбище и положил на чужую могилку. Копать яму у него не было сил. На другой день перебрались на квартиру. Пришла мать Груни и помогла перенести скудное хозяйство; Груня тащила еле двигавших ногами детей, закоченевших от холода. Неприветливая была хата, холодная, с пробившимся сквозь разбитые окна снегом. - Вот так входины,- сказал каким-то замогильным голосом Елисей,- и не заплакал, а за выл! Груня с матерью собрали со двора всякого смиття и затопили печь. Они сварили похлёбку из зерна-ржи, но зерно крупное, поэтому плохо разварилось. Похлебали горячей мутной похлёбки, а в животе и на душе пусто. Когда продавали хату, думали: за выговоренное перебьёмся скудной едой, а там… видно будет. Но ничего не увидели, кроме неизбежного конца. На много ли хватило три пуда зерна и пол пуда муки, когда ничего другого не было? Хлеб поели, хата чужая, разорённая, холодная, топлива нет, одежды нет, не пересмениться, не выйти на холод. Прошло несколько дней. Не стало уже и зерна. Ничего не ели уже со вчерашнего дня. Детей заперли в пустой половине хаты, чтобы не приставали и чтобы уже их не видеть. Поздним вечером пришёл кум, принёс фунтов десять мяса. Признался, что зарезал чужую девку. Опять приглашал Елисея в компанию по добыче пропитания. Одному, говорил, как-то не «сподобно». Но Елисей опять отказался. Пропаду, говорит, но на такое дело не пойду. Мясо велел Груне сварить. Кум ушёл, недоумевая и осуждая. Мясо растянули на три дня. Поедят – голодно, как бы и не ели. Все уже пухлые, больные. Ещё умерла девочка пяти лет. Соседи помогли отнести её на кладбище и так же без могилы похоронить. Мать Груни изредка в кувшине приносила им какого-нибудь варева, которое могли сэкономить дома и, крадучись от своих, относила Груне, но это, конечно, мало помогало голодным. В один день умерли и двое других мальчика. При помощи соседей похоронили и этих двух – без могилы. И эти двое станут добычею бродячих собак, как это было всем хорошо известно, но… но не до покойников было тогда всем. Елисей так опух, что глаза были едва видны, а вместо ног были какие-то две колоды, которые он едва-едва передвигал. Ночью он взял топор, вышел в сени. Тут же Груня услыхала визг собачонки. Через некоторое время вошёл Елисей и просив собачью тушку, крикнул: - Вари! Но, то уже не был тот Елисей. То был визг зверя. Бросившись на скамью, Елисей заревел ревом чудовища-животного. Груня дрожала от ужаса, но варила, а сваривши, поставила на стол и робко сказала: - Ешь... С трудом, всхлипывая, подошёл Елисей. Отхлебнул, но его так вывыворотило, что чуть всё нутро не вышло. Хлопнувши ложкой об стол, которая разлетелась на куски, зарычал. Лег, немного полежал. Потом встал и снова стал есть и его опять рвало. - Вынеси, закричал! А сам повалился на скамью и завыл. Долго выл и хрипел. Груне было страшно. Она лежала молча. В печи погасло. Спать не могла от возбуждения и собачьего «аромата». Вынесла варево в пустую половину хаты, а остатки собачонки забросила на чердак сарая. Вошла в хату, легла, но от дрожи стучала зубами. Взошла луна, осветила покрытый снегом двор, разваленный сарай (он уходил уже на топливо) и заглянула в окно Елисеевой хаты, отчего в ней посветлело. На дворе морозно, гулко отдаются чьи-то шаги, кто-то скрипит журавлем – берёт воду из колодца. В селе дело обычное. В своём мелком колодце вода замёрзла, берут воду у соседей. Перед рассветом Груня уже уснула, сморилась. Елисей спал уже на печи. Как-то перебрался туда. Недолго спали. Разбудил их стук в окно. Груня открыла. Вошёл кум, приносивший раньше мясо. Засветил спичкой, заговорил. Груня неохотно отвечала, а Елисей с печи и вовсе не спускался. В недоумении от холодного приёма кум ушёл, но когда он закуривал в сенях, видел при свете спички кровь на косяке двери. Подумал, наверное: со мной не хотели говорить, а вот с кем-то сладили… В полдень Елисей слез с печи. Заставил Груню разогреть вчерашнее варево, но есть не мог – опять стало рвать его. Рассердился, велел Груне вылить похлёбку, а сам полез на печь, но ноги уже не слушались его. Елисей упал, сильно расшибся, потом повалился на скамью. Вечером приходили люди – дальние соседи – спрашивали, не видели ли они годовалого телёнка желтого с белыми пятнами? Косились на двери в сенях запачканные кровью. Ушли, нечего не сказав. На следующий день те же люди искали чего-то у Елисея. Заглядывали в сарай, разрыли кучу навоза за сараем, зашли в хату. Заглядывали под скамьи, в печь. Не найдя того, чего им нужно было, спрашивали, не знают ли они чего о пропавшем телёнке. Получив отрицательный ответ, ушли. Через некоторое время те же люди вернулись с багром и вытащили из колодца большой свёрток: в сверток рыжеватой шкуры с белыми пятнами увидели ноги, голову и переднюю часть телёнка. Естественно с этой ношей вошли в хату. - Чья это работа,- спросили они,- показывая свёрток? - Не знаем,- испуганно отвечала Груня. - Не знаешь, заревел с порога пришедший! Пришедший с размаху ударил её багром по голове. Груня упала на земляной пол и залилась кровью. Елисей суетливо закрывал свою голову руками в лохмотьях, лёжа на скамье, но и его били по чём попало. Его били мужики, изрыгая всевозможные ругательства. Потом пришедшие со своей ношей вышли из хаты. Посовещавшись, ушли со двора. Елисей повернул голову в сторону Груни, взглянул, увидел лужу крови. Хотел встать, но не мог, окликнул, но не получил ответа. Как ни жутко было у него на душе, однако блеснула радостная мысль о том, как хорошо он сделал, что не поддался на соблазн куша. Скоро двор стал наполняться чужими людьми, которые бесцеремонно заглядывали в окна хаты и гудели, подавая всевозможные грязные реплики на счёт Елисея и Груни. Толпа была весело настроена и шумно вела себя. Вскоре подошла ещё группа людей – родственники потерпевших под их предводительством, и войдя в хату, спрашивали: признаётесь или нет? Но спрашивали так, что на них и смотреть было страшно. Озверелые, по хуже скотов, с огромными дубинами. Груня отвечать не могла. Она окровавленная лежала в прежнем положении и только подёргивала плечами. Елисей, не поднимаясь, перекрестился и только что-то пробормотал. Тогда их с остервенением выволокли обоих из хаты, толкая коленами и кулаками. Пришлые люди предусмотрительно принесли с собой лопаты и с побоями заставляли Елисея и Груню брать их в руки, но они от слабости копать не могли. Их с новой силой и остервенелостью заставляли копать для себя могилу. Принуждали ударами, приговаривая: «работай – бог трудящих любит!» Когда же стало очевидным, что они копать не могут, а уж всем надоело ожидать, нашли каких-то добровольцев, которые сами стали копать яму, причём копали по-хозяйски, предварительно сняв меру с Елисея. Яма оказалась мелкой. Кто-то из толпы кинул реплику: - Хороша будет могила, они туда аккурат поместятся! Тем временем «виновных» начали допрашивать. Груня плашмя лежала на земле, на толчки никак не реагировала, а Елисей делал только попытки креститься. Собрав, по-видимому, все свои силы, Елисей только и мог выдохнуть: - Православные поверьте – не брали и не знаем! - Не знаешь!? И хозяин злополучного телёнка с силой ударил Елисея по шее, от чего его шапка слетела с головы. Баранья шапка – украшение украинца. Он её почти никогда не снимает с головы. Ударивший поднял её и надел на его голову, но так неудачно, что она сползла на затылок. Толпа загоготала. Елисей уже не стоял, а седел на собственных ногах. Облитое кровью его лицо было неузнаваемо и только глаза синели полные слёз. Из толпы кто-то сказал: - А ну ещё расспросите, может, покаются. - Вставай, Вставай,- кричали, нагнувшись несколько человек! За руки подняли Елисея. Он упёрся коленками в живот Груни. Она закричала от боли и брызнула кровью. - Жива, жива, вскричала толпа! Вдруг голова Елисея, покоившаяся на своей груди, закачалась. В ней молнией, наверное, засветилось сознание. Просила себе по древнерусскому обычаю прощение. Елисея поддерживали. Голова его свисала на грудь. Кровь на лице примёрзла. Очевидно, он уже отходит. – Елисей,- хрипло вскричал застрельщик всей этой драмы,- в последний раз спрашиваю, ты зарезал моего телёнка?! Облегчи душу покаянием, иначе грех на тебе останется! Елисей молчал и уже ничем не проявлял жизни. Здесь у самой могилы стоял почтенный на вид, уважаемый всеми в селе старик – дядя Кондрат. Обратясь к нему, хозяин телёнка спросил: - Дядя Кондрат, как на ваше мнение, помиловать или закопать? Дяда Кондрат, не раздумывая, отвечал: - На моё мнение, только закопать. Когда яма была выкопана глубиной не больше полутора аршин, из толпы крикнули: - Довольно! Копачи выпрыгнули. Елисея и Груню стащили в яму. Она упала к продольной стене ямы. Елисей перекрестился и что-то бормотал, но кто-то из толпы так сильно ударил его ногой, что он упал на дно ямы. Он ударился лицом о мёрзлую землю, окрасив её кровью. Как упал в яму, так уже и лежал в ней без движения. Толпа давала советы, как нужно выправить их для порядка. - Умер,- крикнул кто-то из толпы? Стали шевелить его. Потом никто не беспокоился, чтобы лёг он как следует. Быстро добровольные могильщики забросали их землёй, благо яма была совсем мелкая. Зрелище окончилось и зрители, расходясь, удивлялись, что такое дело так просто совершилось. Через час родители Груни, удостоверившиеся о произошедшем, прибыли к ним, отрыли могилу, но… отрыли покойников и похоронили на кладбище. Не скоро потом, когда прошла острота голодовки и психика людская уравновесилась, узнан был виновник, из-за которого такой смертью пострадали невинные Елисей и Груня. Найдены были останки собачонки и кожа на чердаке сарая. Объяснилась и кровь в сенях и на дверях хаты Елисея. Потом уже и кум признал, что был введён в заблуждение, когда увидел кровь в хате Елисея. Реабилитирована была честь Елисея и Груни, невинно погребённых заживо.

Василий Корнильевич Фролов, протоиерей, настоятель храма в селе Старая Сбурьевка, потомственный дворянин.