Сия важная торговля едва было не прервалася от взаимных досад Английского и нашего Правительства. Мы жаловались на обманы Лондонских купцев и требовали с них около полумиллиона нынешних рублей, взятых ими в долг из Царской казны, у Годунова, у Бояр и дворян; а купцы запирались в сем долге, слагали его друг на друга и жаловались на притеснения. Царь (в 1588 году) вторично посылал Бекмана в Лондон для объяснения с Елисаветою, которая долго не могла видеть его, оплакивая смерть человека, некогда милого ее сердцу: графа Лейстера; наконец приняла толмача Российского с великою милостию: отошла с ним в угол комнаты и беседовала тихо; пеняла ему без гнева, что он, года за четыре перед тем гуляв и беседовав с нею в саду, будто бы в донесении к Царю назвал сие увеселительное место низким именем огорода; спрашивала о здоровье Годунова; уверяла, что все сделает из дружбы к Феодору, но объявила новые требования, с коими приехал в Москву доктор Флетчер. Сей более ученый, нежели знатный Посланник именем Елисаветы предложил нашей Думе следующие статьи:

"Королева желала бы заключить тесный союз с Царем; но океан между ими: дальность, препятствуя государственному союзу, не мешает однако ж любви сердечной: так отец Феодоров, Государь славный и мудрый, всегда являл себя истинным братом Елисаветы, которая хочет быть нежною сестрою и великого сына его. Сия любовь, хотя и бескорыстная, питается частыми сношениями Венценосцев о делах купеческих: если гостей Английских не будет в России, то Королева и не услышит о Царе; а долговременная безвестность не охладит ли взаимного дружества?

Для утверждения сей, ее сердцу приятной связи, Королева молит Царя, чтобы он указал: 1) основательнее рассмотреть дело о сомнительном долге купцев Лондонских; 2) судить их только великому Боярину Годунову, благотворителю Англичан; 3) давать им, как было в Царствование Иоанново, свободный путь из Москвы в Бухарию, в Шамаху и в Персию, без задержания и без всякого осмотра товаров в Казани и в Астрахани; 4) Царским сановникам не брать у них ничего силою, без платежа денег; 5) отменить всякую заповедь в товарах, покупаемых Англичанами в России; 6) способствовать им в отыскании земли Китайской, давать вожатых, суда и лошадей на всех дорогах; 7) без письменного вида от Елисаветы не пускать никаких гостей в пристани между Варгавом и Двинским устьем, ни в Новгород; 8) денежным Российским мастерам беспошлинно переливать ефимки для купцев Лондонских; 9) ни в каких преступлениях не пытать Англичан, но отсылать к их старосте или прикащику, или в Англию для казни; 10) никого из них не беспокоить в рассуждении Веры. - Сим докажет Царь любовь к Елисавете".

Бояре написали в ответ: "Государь наш, благодаря Королеву за доброе к нему расположение, сам искренно желает ее дружбы, подобно своему великому родителю; но не может согласиться с тем, чтобы взаимная любовь Венценосцев питалась делами купечества и чтобы без торговли они уже не имели средств сноситься друг с другом. Такие выражения непристойны. Царь хочет жить в братстве с знаменитыми Монархами, с Султаном, Императором, Королями Испанским, Французским, с Елисаветою, и со всеми не для выгоды купцев, а для своего обычая государственного. В удовольствие Елисавете он жаловал гостей Лондонских, которые, забыв его милости, начали жить обманом, не платить долгов, ездить тайно в другие земли как лазутчики, в письмах злословить Россию, преграждать путь иноземным кораблям к Двинскому устью - одним словом, заслуживали казнь по уставам всех Государств; но Царь из уважения к Королеве, щадил преступников, и писал к ней о делах их; щадит и теперь: се его воля!

1) Хотя долг купцев Лондонских ни мало несомнителен; хотя сие дело было уже основательно рассмотрено в Царском Совете: но Государь из великодушия уступает им половину, требуя, чтобы они немедленно заплатили 12 тысяч рублей. - 2) Непристойно самому великому, ближнему Боярину и шурину Царскому судить купцев: ему вверено Государство; без его ведома ничего не делается: но судить Англичан будут люди приказные, а ему только докладывать. - 3) Из особенной любви к сестре своей, Елисавете, Государь дозволяет Англичанам ездить чрез Россию в Бухарию и в Персию, не платя пошлины с товаров, хотя другим иноземцам и не велено ни за версту ездить далее Москвы. - 4) Он не терпит, чтобы в его земле силою отнимали чужую собственность, у кого бы то ни было. - 5) Завета нет и не будет для гостей Лондонских в покупке наших товаров, кроме воска, вымениваемого иноземцами в России единственно на ямчугу или на зелье и серу. - 6) Невозможно Царю пускать иноземцев чрез Россию для отыскания других Государств. - 7) Удивительно, что Королева снова объявляет требование столь неблагоразумное и недружелюбное: мы сказали и повторяем, что в угодность Англии не затворим своих пристаней и не изменим нашего закона в торговле: свободы. - 8) Англичане вольны делать деньги, платя известную пошлину, как и Россияне. - 9) Никаких чужестранцев не пытают в России: Англичан же, обвиняемых в самых тяжких преступлениях, отдают их старостам. - 10) До Веры нет и дела Государю нашему: всякий мирно и спокойно живет в своей, как всегда у нас бывало и будет".

Посол, еще недовольный сими ответами на каждую статью его бумаги, требовал свидания с Годуновым и писал к нему: "Муж светлейший! Королева велела мне бить тебе челом от сердца. Она знает благоволение твое к ее народу и любит тебя более всех Государей Христианских. Не смею докучать тому, на ком лежит все Царство; но возрадуюся душою, если дашь мне видеть пресветлые очи твои: ибо ты честь и слава России". Невзирая на лесть, Флетчер не имел совершенного успеха, и в новой жалованной грамоте, данной тогда Лондонским купцам, упоминается о пошлинах, хотя и легких. Годунов не взял и даров Королевы: "для того (писал он к Елисавете) что ты, как бы в знак неуважения к великому Царю, прислала ему в дар мелкие золотые монеты". К сильнейшему негодованию нашего Двора, явился в Москве новым Посланником от Елисаветы Иероним Горсей, некогда любимый Иоанном и Борисом, но в 1588 году изгнанный из России за умысел препятствовать торговле Немцев в Архангельске: Царь не хотел видеть его, ни Правитель; а Королева писала к Борису, что она не узнает в нем своего бывшего друга; что Англичане, гонимые Андреем Щелкаловым, уже не находят заступника в России и должны навсегда оставить ее. Сия угроза, может быть, произвела действие: ибо Годунов знал всю пользу Английской торговли для России, для нашего обогащения и самого гражданского образования; знал, что Иоанн III уже не мог исправить своей ошибки, чрезмерною строгостию выгнав купцев Ганзейских из Новагорода. Годунов же, как уверяют, любил Англичан более всех иных Европейцев, особенно уважая хитрую Елисавету, которая, жалуясь и грозя, не преставала изъявлять дружество к Феодору и в доказательство того запретила книгу, изданную (в 1591 году) Флетчером о России, оскорбительную для Царя и писанную вообще с нелюбовию к нашему отечеству. Может быть, и смерть знаменитого Царского сановника, ненавистного Англичанам, благоприятствовала их успеху: около 1595 года не стало ближнего, Великого Дьяка, Андрея Щелкалова (главного дельца России в течение двадцати пяти лет, угодного Иоанну и Борису отличными способностями, умом гибким и лукавым; совестию неупрямою, смесию достохвальных и злых качеств, нужною для слуги таких Властителей); а в начале 1596 года Елисавета уже благодарила Царя за добродетельную любовь к ней, за новую милостивую грамоту, данную им Лондонскому купечеству с правом вольной, неограниченной беспошлинной торговли во всей России, хваля мудрость нашей Государственной Думы (в коей Василий Щелкалов занял место брата своего, Андрея, называясь с сего времени Ближним Дьяком и Печатником). Елисавета в другом письме к Годунову опровергала клевету, для нее чувствительную, изъясняясь такими словами: "Ты, истинный благодетель Англичан в России, единственный виновник прав и выгод, данных им Царем, тайно известил меня, что Послы Императора и Папы, будучи в Москве, вымыслили гнусную ложь о моем мнимом союзе с Турками против держав Христианских: ты не верил ей - и не верь. Нет, я чиста пред Богом и в совести, всегда искренно желав добра Христианству. Спросите у Короля Польского, кто доставил ему мир с Султаном? Англия. Спросите у самого Императора, не старалась ли я удалить бедствие войны от его державы? Он благодарил меня, но хотел войны: теперь жалеет о том, к несчастию поздно! Сановник мой живет в Константинополе единственно для выгод нашей торговли и для освобождения Христианских узников. - Папа ненавидит меня за Короля Испанского, непримиримого врага Англии, сильного флотами и богатствами обеих Индий, но смиренного мною в глазах всей Западной Европы. Надеюсь и впредь на милость Божию, которою да благоденствует и Россия!"

Таковы были последние действия Феодоровой внешней Политики, ознаменованные умом Годунова. Из дел внутренних сего времени достопамятно следующее: Мы знаем, что крестьяне искони имели в России гражданскую свободу, но без собственности недвижимой: свободу в назначенный законом срок переходить с места на место, от владельца к владельцу, с условием обрабатывать часть земли для себя, другую для господина, или платить ему оброк. Правитель видел невыгоды сего перехода, который часто обманывал надежду земледельцев сыскать господина лучшего, не давал им обживаться, привыкать к месту и к людям для успехов хозяйства, для духа общественного, - умножал число бродяг и бедность: пустели села и деревни, оставляемые кочевыми жителями; домы обитаемые, или хижины, падали от нерадения хозяев временных. Правитель хвалился льготою, данною им состоянию земледельцев в отчинах Царских и, может быть, в его собственных: без сомнения желая добра не только владельцам, но и работникам сельским - желая утвердить между ими союз неизменный, как бы семейственный, основанный на единстве выгод, на благосостоянии общем, нераздельном - он в 1592 или в 1593 году законом уничтожил свободный переход крестьян из волости в волость, из села в село, и навеки укрепил их за господами. Что ж было следствием? Негодование знатной части народа и многих владельцев богатых. Крестьяне жалели о древней свободе, хотя и часто бродили с нею бездомками от юных лет до гроба, хотя и не спасались ее правом от насилия господ временных, безжалостных к людям, для них непрочным; а богатые владельцы, имея немало земель пустых, лишались выгоды населять оные хлебопашцами вольными, коих они сманивали от других вотчинников или помещиков. Тем усерднее могли благодарить Годунова владельцы менее избыточные, ибо уже не страшились запустения ни деревень, ни полей своих от ухода жителей и работников. - Далее откроется, что законодатель благонамеренный, предвидев, вероятно, удовольствие одних и неудовольствие других, не предвидел однако ж всех важных следствий сего нового устава, дополненного указом 1597 года о непременном возвращении беглых крестьян, с женами, с детьми и со всем имением, господам их, от коих они ушли в течение последних пяти лет, избывая крепостной неволи. - Тогда же вышел указ, чтобы все Бояре, Князья, Дворяне, люди воинские, приказные и торговые явили крепости на своих холопей, им служащих или беглых, для записания их в книги приказа Холопьего, коему велено было дать господам кабалы и на людей вольных, если сии люди служили им не менее шести месяцев, то есть законодатель желал угодить господам, не боясь оскорбить бедных слуг, ни справедливости: но подтвердил вечную свободу отпущенников с женами и с детьми обоего пола.

Защитив юг России новыми твердынями, Борис для безопасности нашей границы Литовской в 1596 году основал каменную крепость в Смоленске, куда он сам ездил, чтобы назначить места для рвов, стен и башен. Сие путешествие имело и цель иную: Борис хотел пленить жителей западной России своею милостию; везде останавливался, в городах и селах; снисходительно удовлетворял жалобам, раздавал деньги бедным, угощал богатых. Возвратясь в Москву, Правитель сказал Царю, что Смоленск будет ожерельем России. "Но в сем ожерелье (возразил ему Князь Трубецкой) могут завестися насекомые, коих мы нескоро выживем": слово достопамятное, говорит летописец: оно сбылося: ибо Смоленск, нами укрепленный, сделался твердынею Литвы. - Феодор послал туда каменщиков изо всех городов, ближних и дальних. Строение кончилось в 1600 году.

Москва украсилась зданиями прочными. В 1595 году, в отсутствие Феодора, ездившего в Боровскую обитель Св. Пафнутия, сгорел весь Китай-город: чрез несколько месяцев он восстал из пепла с новыми каменными лавками и домами, но едва было снова не сделался жертвою огня и злодейства, которое изумило Москвитян своею безбожною дерзостию. Нашлись изверги, и люди чиновные: Князь Василий Щепин, Дворяне Лебедев, два Байкова, отец с сыном, и другие; тайно условились зажечь столицу, ночью, в разных местах, и в общем смятении расхитить богатую казну, хранимую в церкви Василия Блаженного. К счастию, Правительство узнало о сем заговоре; схватили злодеев и казнили: Князю Щепину и Байковым отсекли головы на лобном месте; иных повесили или на всю жизнь заключили. Сия казнь произвела сильное впечатление в Московском народе, уже отвыкшем от зрелищ кровопролития: гнушаясь адским умыслом, он живо чувствовал спасительный ужас законов для обуздания преступников.

Ревностная, благотворная деятельность верховной власти оказывалась в разных бедственных случаях. Многие города, опустошенные пожарами, были вновь выстроены иждивением Царским; где не родился хлеб, туда немедленно доставляли его из мест изобильных; во время заразительных болезней учреждались заставы: летописи около 1595 года упоминают о сильном море во Пскове, где осталось так мало жителей, что Царь велел перевести туда мещан из других городов. Внутреннее спокойствие России было нарушено впадением Крымских разбойников в области Мещерскую, Козельскую, Воротынскую и Перемышльскую: Калужский Воевода, Михайло Безнин, встретился с ними на берегах Высы и побил их наголову.

Двор Московский отличался благолепием. Не одни любимцы державного, как бывало в грозные дни Иоанновы, но все Бояре и мужи государственные ежедневно, утром и ввечеру, собирались в Кремлевских палатах видеть Царя и с ним молиться, заседать в Думе (три раза в неделю, кроме чрезвычайных надобностей: в Понедельник, в Среду и в Пятницу, от семи часов утра до десяти и более) или принимать иноземных Послов, или только беседовать друг с другом. Обедать, ужинать возвращались домой, кроме двух или трех Вельмож, изредка приглашаемых к столу Царскому: ибо Феодор, слабый и недужный, отменил утомительные, многолюдные трапезы времен своего отца, деда и прадеда; редко обедал и с Послами. Пышность двора его увеличивало присутствие некоторых знаменитых изгнанников Азии и Европы: Царевич Хивинский, Господари Молдавские (Стефан и Димитрий), сыновья Волошского, родственник Императоров Византийских, Мануил Мускополович, Селунский Вельможа Димитрий и множество благородных Греков являлись у трона Феодорова. вместе с другими чиновными иноземцами, которые искали службы в России. - Пред дворцом стояло обыкновенно 250 стрельцов, с заряженными пищалями, с фитилями горящими. Внутреннею стражею палат Кремлевских были 200 знатнейших Детей Боярских, называемых жильцами: они, сменяясь, ночевали всегда в третьей комнате от спальни Государевой, а в первой и второй ближние Царедворцы, Постельничий и товарищи его, называемые Спальниками, каждую дверь стерег Истопник, зная, кто имел право входить в оную. Все было устроено для порядка и важности.

Приближаясь к мете, Годунов более и более старался обольщать людей наружностию государственных и человеческих добродетелей; но, буде предание не ложно, еще умножил свои тайные злодеяния новым. Так называемый Царь и великий Князь тверской Симеон, женатый на сестре Боярина Федора Мстиславского, снискав милость Иоаннову верною службою и принятием Христианского Закона, имев в Твери пышный двор и власть Наместника с какими-то правами Удельного Князя, должен был в Царствование Феодорово выехать оттуда и жить уединенно в селе своем Кушалине. Незнаменитый ни разумом, ни мужеством, он слыл однако ж благочестивым, смиренным в счастии, великодушным в ссылке, и казался опасным Правителю, нося громкое имя Царское и будучи зятем первого родового Вельможи. Борис в знак ласки прислал к нему, на именины, вина Испанского: Симеон выпил кубок, желая здравия Царю, и чрез несколько дней ослеп, будто бы от ядовитого зелия, смешанного с сим вином: так говорит Летописец; так говорил и сам несчастный Симеон Французу Маржерету. По крайней мере сие ослепление могло быть полезно для Бориса: ибо государственные бумаги следующих времен России доказывают, что мысль возложить венец Мономахов на голову Татарина не всем Россиянам казалась тогда нелепою.

Обратим взор, в последний раз, на самого Феодора. И в цветущей юности не имев иной важной мысли, кроме спасения души, он в сие время еще менее заботился о мире и Царстве; ходил и ездил из обители в обитель, благотворил нищим и Духовенству, особенно Греческим Монахам, Иерусалимским, Пелопоннесским и другим, которые приносили к нам драгоценности, святыни (одни не расхищенные Турками!): кресты, иконы, мощи. Многие из сих бедных изгнанников оставались в России: Кипрский Архиепископ Игнатий жил в Москве; Арсений Элассонский, быв у нас вместе с Патриархом Иеремиею, возвратился и начальствовал над Суздальскою Епархиею. - Феодор с радостию сведал о явлении в Угличе нетленных мощей Князя Романа Владимировича (внука Константинова) и душевно оскорбился бедствием знаменитой обители Печорской Нижегородской, где спасались некогда Угодники Божии, Дионисий Суздальский, ученик его Евфимий и Макарий Желтоводский или Унженский: гора, под которою стоял монастырь, вдруг с треском и колебанием двинулась к Волге, засыпала и разрушила церковь, келии, ограду. Сия гибель места святого поразила воображение людей суеверных и названа в летописи великим знамением того, что ожидало Россию, - чего ожидал и Феодор, заметно слабея здравием. Пишут, что он (в 1596 году) торжественно перекладывая мощи Алексия Митрополита в новую серебряную раку, велел Годунову взять их в руки и, взирая на него с печальным умилением, сказал: "Осязай святыню, Правитель народа Христианского! Управляй им и впредь с ревностию. Ты достигнешь желаемого; но все суета и миг на земле!" Феодор предчувствовал близкий конец свой, и час настал.

Нет, не верим преданию ужасному, что Годунов будто бы ускорил сей час отравою. Летописцы достовернейшие молчат о том, с праведным омерзением изобличая все иные злодейства Борисовы. Признательность смиряет и льва яростного; но если ни святость Венценосца, ни святость благотворителя не могли остановить изверга, то он еще мог бы остановиться, видя в бренном Феодоре явную жертву скорой естественной смерти и между тем властвуя, и ежедневно утверждая власть свою как неотъемлемое достояние... Но история не скрывает и клеветы, преступлениями заслуженной.

[1598 г.] В конце 1597 года Феодор впал в тяжкую болезнь; 6 Генваря открылись в нем явные признаки близкой смерти, к ужасу столицы. Народ любил Феодора, как Ангела земного, озаренного лучами святости, и приписывал действию его ревностных молитв благосостояние отечества; любил с умилением, как последнего Царя Мономаховой крови - и когда в отверстых храмах еще с надеждою просил Бога об исцелении Государя доброго, тогда Патриарх, Вельможи, сановники, уже не имея надежды, с искренним сокрушением сердца предстояли одру болящего, в ожидании последнего действия Феодоровой Самодержавной власти: завещания о судьбе России сиротеющей. Но как в течение жизни, так и при конце ее, Феодор не имел иной воли, кроме Борисовой; и в сей великий час не изменил своей беспредельной доверенности к наставнику: лишаясь зрения и слуха, еще устремлял темнеющий взор на Годунова и с усилием внимал его шептаниям, чтобы сделать ему угодное. Безмолвствовали Бояре: Первосвятитель Иов дрожащим голосом сказал: "Свет в очах наших меркнет; праведный отходит к Богу... Государь! кому приказываешь Царство, нас сирых и свою Царицу?" Феодор тихо ответствовал: "в Царстве, в вас и в моей Царице волен Господь Всевышний... оставляю грамоту духовную". Сие завещание было уже написано: Феодор вручал Державу Ирине, а душу свою приказывал великому Святителю Иову, двоюродному брату Федору Никитичу Романову-Юрьеву (племяннику Царицы Анастасии) и шурину Борису Годунову; то есть избрал их быть главными советниками трона. Он хотел проститься с нежною супругою наедине и говорил с нею без земных свидетелей: сия беседа осталась неизвестною. В 11 часов вечера Иов помазал Царя елеем, исповедал и приобщил Святых Таин. В час утра, 7 Генваря, Феодор испустил дух, без судорог и трепета, незаметно, как бы заснув тихо и сладко.

В сию минуту оцепенения, горестию произведенного, явилась Царица и пала на тело умершего: ее вынесли в беспамятстве. Тогда, изъявляя и глубокую скорбь и необыкновенную твердость духа, Годунов напомнил Боярам, что они, уже не имея Царя, должны присягнуть Царице: все с ревностию исполнили сей обряд священный, целуя крест в руках Патриарха... Случай дотоле беспримерный: ибо мать Иоаннова, Елена, властвовала только именем сына-младенца: Ирине же отдавали скипетр Мономахов со всеми правами самобытной, неограниченной власти. - На рассвете ударили в большой колокол Успенский, извещая народ о преставлении Феодора, и вопль раздался в Москве от палат до хижин: каждый дом, по выражению современника, был домом плача. Дворец не мог вместить людей, которые стремились к одру усопшего: и знатные и нищие. Слезы лилися; но и чиновники и граждане, подобно Боярам, с живейшим усердием клялись в верности к любимой Царице-матери, которая еще спасала Россию от сиротства совершенного. Столица была в отчаянии, но спокойна. Дума послала гонцов в области; велела затворить пути в чужие земли до нового указа и везде строго блюсти тишину.

Тело Феодорово вложили в раку, при самой Ирине, которая ужасала всех исступлением своей неописанной скорби: терзалась, билась; не слушала ни брата, ни Патриарха; из уст ее, обагренных кровию, вырывались слова: "я вдовица бесчадная... мною гибнет корень Царский!" Ввечеру отнесли гроб в церковь Михаила Архангела Патриарх, Святители, Бояре и народ вместе; не было различия в званиях: общая горесть сравняла их. 8 Генваря совершилось погребение, достопамятное не великолепием, но трогательным беспорядком: захлипаясь от слез и рыдания, Духовенство прерывало священнодействие, и лики умолкали; в вопле народном никто не мог слышать пения. Уже не плакала - одна Ирина: ее принесли в храм как мертвую. Годунов не осушал глаз, смотря на злосчастную Царицу, но давал все повеления. Отверзли могилу для гроба Феодорова, подле Иоаннова: народ громогласно изъявил благодарность усопшему за счастливые дни его Царствования, с умилением славя личные добродетели сего Ангела кротости, наследованные им от незабвенной Анастасии, - именуя его не Царем, но отцом чадолюбивым, и в искреннем прискорбии сердца забыв слабость души Феодоровой. - Когда предали тело земле, Патриарх, а с ним и все люди, воздев руки на небо, молились, да спасет Господь Россию, и лишив ее пастыря, да не лишит Своей милости. - Совершив печальный обряд, раздали богатую казну бедным, церквам и монастырям; отворили темницы, освободили всех узников, даже смертоубийц, чтобы сим действием милосердия увенчать земную славу Феодоровых добродетелей... Так пресеклось на троне Московском знаменитое Варяжское поколение, коему Россия обязана бытием, именем и величием, - от начала столь малого, сквозь ряд веков бурных, сквозь огонь и кровь, достигнув господства над севером Европы и Азии воинственным духом своих властителей и народа, счастием и промыслом Божиим!..

Скоро узнала печальная столица, что вместе с Ириною вдовствует и трон Мономахов; что венец и скипетр лежат на нем праздно; что Россия, не имея Царя, не имеет и Царицы.

Пишут, что Феодор набожный, прощаясь с супругою, вопреки своему завещанию тайно велел ей презреть земное величие и посвятить себя Богу: может быть, и сама Ирина, вдовица бездетная, в искреннем отчаянии возненавидела свет, не находя утешения в Царской пышности; но гораздо вероятнее, что так хотел Годунов, располагая сердцем и судьбою нежной сестры. Он уже не мог возвыситься в Царствование Ирины, властвовав беспредельно и при Феодоре: не мог, в конце пятого десятилетия жизни, еще ждать или откладывать; вручил Царство Ирине, чтобы взять его себе, из рук единокровной, как бы правом наследия: занять на троне место Годуновой, а не Мономахова венценосного племени, и менее казаться похитителем в глазах народа. Никогда сей лукавый честолюбец не был столь деятелен, явно и скрытно, как в последние дни Феодоровы и в первые мнимого Иринина державства; явно, чтобы народ не имел и мысли о возможности государственного устройства без радения Борисова; скрытно, чтобы дать вид свободы и любви действию силы, обольщения и коварства. Как бы невидимою рукою обняв Москву, он управлял ее движениями чрез своих слуг бесчисленных; от церкви до синклита, до войска и народа, все внимало и следовало его внушениям, благоприятствуемым с одной стороны робостию, а с другой истинною признательностию к заслугам и милостям Борисовым. Обещали и грозили; шепотом и громогласно доказывали, что спасение России нераздельно с властию Правителя и, приготовив умы или страсти к великому феатральному действию, в девятый день по кончине Царя объявили торжественно, что Ирина отказывается от Царства и навеки удаляется в монастырь, восприять Ангельский образ Инокини. Сия весть поразила Москву: Святители, Дума, сановники, Дворяне, граждане собором пали пред венценосною вдовою, плакали неутешно, называли ее материю и заклинали не оставлять их в ужасном сиротстве; но Царица, дотоле всегда мягкосердая, не тронулась молением слезным: ответствовала, что воля ее неизменна и что Государством будут править Бояре, вместе с Патриархом, до того времени, когда успеют собраться в Москве все чины Российской Державы, чтобы решить судьбу отечества по вдохновению Божию. В тот же день Ирина выехала из дворца Кремлевского в Новодевичий монастырь и под именем Александры вступила в сан Инокинь. Россия осталась без главы, а Москва в тревоге, в волнении.

Где был Годунов и что делал? Заключился в монастыре с сестрою, плакал и молился с нею. Казалось, что он, подобно ей, отвергнул мир, величие, власть, кормило государственное и предал Россию в жертву бурям; но кормчий неусыпно бодрствовал, и Годунов в тесной келии монастырской твердою рукою держал Царство!

Сведав о пострижении Ирины, Духовенство, чиновники и граждане собралися в Кремле, где Государственный Дьяк и Печатник, Василий Щелкалов, представив им вредные следствия безначалия, требовал, чтобы они целовали крест на имя Думы Боярской. Никто не хотел слышать о том; все кричали: "не знаем ни Князей, ни Бояр; знаем только Царицу, ей мы дали присягу, и другой не дадим никому: она и в Черницах мать России". Печатник советовался с Вельможами, снова вышел к гражданам и сказал, что Царица, оставив свет, уже не занимается делами Царства, и что народ должен присягнуть Боярам, если не хочет видеть государственного разрушения. Единогласным ответом было: "и так да Царствует брат ее!" Никто не дерзнул противоречить, ни безмолвствовать; все восклицали: "да здравствует отец наш, Борис Феодорович! он будет преемником матери нашей, Царицы!" Немедленно, всем собором, пошли в монастырь Новодевичий, где Патриарх Иов, говоря именем отечества, заклинал Монахиню Александру благословить ее брата на Царство, ею презренное из любви к жениху бессмертному, Христу Спасителю, исполнить тем волю Божию и народную - утишить колебание в душах и в государстве - отереть слезы Россиян, бедных, сирых, беспомощных, и снова восставить державу сокрушенную, доколе враги Христианства еще не уведали о вдовстве Мономахова престола. Все проливали слезы - и сама Царица Инокиня, внимая Первосвятителю красноречивому. Иов обратился к Годунову; смиренно предлагал ему корону, называл его Свышеизбранным для возобновления Царского корени в России, естественным наследником трона после зятя и друга, обязанного всеми успехами своего владычества Борисовой мудрости.

Так совершилось желание властолюбца!.. Но он умел лицемерить: не забылся в радости сердца - и за семь лет пред тем смело вонзив убийственный нож в гортань Св. младенца Димитрия, чтобы похитить корону, с ужасом отринул ее, предлагаемую ему торжественно, единодушно, духовенством, синклитом, народом; клялся, что никогда, рожденный верным подданным, не мечтал о сане державном и никогда не дерзнет взять скипетра, освященного рукою усопшего Царя-Ангела, его отца и благотворителя; говорил, что в России много Князей и Бояр, коим он, уступая в знатности, уступает и в личных достоинствах; но из признательности к любви народной обещается вместе с ними радеть о Государстве еще ревностнее прежнего. На сию речь, заблаговременно сочиненную, Патриарх ответствовал такою же, и весьма плодовитою, исполненною движений витийства и примеров исторических; обвинял Годунова в излишней скромности, даже в неповиновении воле Божией, которая столь явна в общенародной воле; доказывал, что Всевышний искони готовил ему и роду его навеки веков Державу Владимирова потомства, Феодоровою смертию пресеченного; напоминал о Давиде, Царе Иудейском, - Феодосии Великом, Маркиане, Михаиле Косноязычном, Василии Македонском, Тиверии и других Императорах Византийских, неисповедимыми судьбами Небесными возведенных на престол из ничтожества; сравнивал их добродетели с Борисовыми; убеждал, требовал, и не мог поколебать его твердости, ни в сей день, ни в следующие - ни пред лицом народа, ни без свидетелей, - ни молением, ни угрозами духовными. Годунов решительно отрекся от короны.

Но партиарх и Бояре еще не теряли надежды: ждали Великого Собора, коему надлежало быть в Москве чрез шесть недель по смерти Феодора; то есть велели съехаться туда из всех областных городов людям выборным: духовенству, чиновникам воинским и гражданским, купцам, мещанам. Годунов хотел, чтобы не одна столица, но вся Россия призвала его на трон, и взял меры для успеха, всюду Послав ревностных слуг своих и клевретов: сей вид единогласного, свободного избрания казался ему нужным - для успокоения ли совести? или для твердости и безопасности его властвования? Между тем Борис жил в монастыре, а Государством правила Дума, советуясь с Патриархом в делах важных; но указы писала именем Царицы Александры и на ее же имя получала донесения Воевод земских. Между тем оказывались неповиновение и беспорядок: в Смоленске, Пскове и в иных городах Воеводы не слушались ни друг друга, ни предписаний Думы. Между тем носились слухи о впадении Хана Крымского в пределы России, и народ говорил в ужасе: "Хан будет под Москвою, а мы без Царя и защитника!" Одним словом, все благоприятствовало Годунову, ибо все было им устроено!

В Пятницу, 17 Февраля, открылась в Кремле Дума Земская, или Государственный Собор, где присутствовало, кроме всего знатнейшего Духовенства, Синклита, Двора, не менее пятисот чиновников и людей выборных из всех областей, для дела великого, небывалого со времен Рюрика: для назначения Венценосца России, где дотоле властвовал непрерывно, уставом наследия, род Князей Варяжских, и где Государство существовало государем: где все законные права истекали из его единственного самобытного права: судить и рядить землю по закону совести. Час опасный: кто избирает, тот дает власть, и следственно имеет оную! ни уставы, ни примеры не ручались за спокойствие народа в ее столь важном действии, и Сейм Кремлевский мог уподобиться Варшавским: бурному морю страстей, гибельных для устройства и силы Держав. Но долговременный навык повиновения и хитрость Борисова представили зрелище удивительное: тишину, единомыслие, уветливость во многолюдстве разнообразном, в смеси чинов и званий. Казалось, что все желали одного: как сироты, найти скорее отца - и знали, в ком искать его. Граждане смотрели на Дворян, Дворяне на Вельмож, Вельможи на Патриарха. Известив Собор, что Ирина не захотела ни царствовать, ни благословить брата на Царство, и что Годунов также не принимает венца Мономахова, Иов сказал: "Россия, тоскуя без Царя, нетерпеливо ждет его от мудрости Собора. Вы, Святители, Архимандриты, Игумены; вы, Бояре, Дворяне, люди приказные, дети Боярские и всех чинов люди царствующего града Москвы и всей земли Русской! объявите нам мысль свою и дайте совет, кому быть у нас Государем. Мы же, свидетели преставления Царя и Великого Князя Феодора Иоанновича, думаем, что нам мимо Бориса Феодоровича не должно искать другого Самодержца". Тогда все Духовенство, Бояре, воинство и народ единогласно ответствовали: "наш совет и желание то же: немедленно бить челом Государю Борису Феодоровичу и мимо его не искать другого властителя для России". Усердие обратилось в восторг, и долго нельзя было ничего слышать, кроме имени Борисова, громогласно повторяемого всем многочисленным собранием. Тут находились Князья Рюрикова племени: Шуйские, Сицкие, Воротынский, Ростовские, Телятевские и столь многие иные; но давно лишенные достоинства Князей владетельных, давно слуги Московских Государей наравне с Детьми Боярскими, они не дерзали мыслить о своем наследственном праве и спорить о короне с тем, кто без имени Царского уже тринадцать лет единовластвовал в России: был хотя и потомком Мурзы, но братом Царицы. Восстановив тишину, Вельможи, в честь Годунова, рассказали Духовенству, чиновникам и гражданам следующие обстоятельства: "Государыня Ирина Феодоровна и знаменитый брат ее с самого первого детства возрастали в палатах Великого Царя Иоанна Васильевича и питались от стола его. Когда же Царь удостоил Ирину быть своею невесткою, с того времени Борис Феодорович жил при нем неотступно, навыкая государственной мудрости. Однажды, узнав о недуге сего юного любимца, Царь приехал к нему с нами и сказал милостиво: "Борис! страдаю за тебя как за сына, за сына как за невестку, за невестку, как за самого себя, - поднял три перста десницы своей и примолвил: се Феодор, Ирина и Борис; ты не раб, а сын мой. В последние часы жизни всеми оставленный для исповеди, Иоанн удержал Бориса Феодоровича при одре своем, говоря ему: Для тебя обнажено мое сердце. Тебе приказываю душу, сына, дочь и все Царство: блюди, или дашь за них ответ Богу". Помня сии незабвенные слова, Борис Феодорович хранил, яко зеницу ока, и юного Царя и великое Царство". Описав, как Правитель своею неусыпною, мудрою деятельностию возвысил отечество, смирил Хана и Шведов, обуздал Литву, расширил владения России, умножил число ее Царей-данников и слуг; как знаменитейшие Венценосцы Европы и Азии изъявляют ей уважение и приязнь - какая тишина внутри государства, милость для войска и для народа, правда в судах, защита для бедных, вдов и сирот - Бояре заключили так: "Мы напомним вам случай достопамятный. Когда Царь Феодор, умом и мужеством Правителя одержав славнейшую победу над Ханом, весело пировал с Духовенством и синклитом: тогда, в умилении признательности, сняв с себя златую Царскую гривну, он возложил ее на выю своего шурина". А Патриарх изъяснил собранию, что Царь, исполненный Св. Духа, сим таинственным действием ознаменовал будущее державство Годунова, искони предопределенное Небом. Снова раздались клики: "Да здравствует государь наш Борис Феодорович!" И Патриарх воззвал к Собору: "Глас народа есть глас Божий: буди, что угодно Всевышнему!" В следующий день, Февраля 18, в первый час утра, церковь Успения наполнилась людьми: все, преклонив колена, Духовенство, Синклит и народ, усердно молили Бога, чтобы Правитель смягчился и принял венец; молились еще два дни, и Февраля 20 Иов, Святители, Вельможи объявили Годунову, что он избран в Цари уже не Москвою, а всею Россиею. Но Годунов вторично ответствовал, что высота и сияние Феодорова трона ужасают его душу; клялся снова, что и в сокровенности сердца не представлялась ему мысль столь дерзостная; видел слезы, слышал убеждения самые трогательные и был непреклонен; выслал искусителей, Духовенство с Синклитом, из монастыря и не велел им возвращаться. Надлежало искать действительнейшего средства: размышляли - и нашли. Святители в общем совете с Боярами уставили петь, 21 Февраля, во всех церквах праздничный молебен, и с обрядами торжественными, с святынею Веры и отечества, в последний раз испытать силу убеждений и плача над сердцем Борисовым; а тайно, между собою, Иов, Архиепископы и Епископы условились в следующем: "Если Государь Борис Феодорович смилуется над нами, то разрешим его клятву не быть Царем России; если не смилуется, то отлучим его от Церкви; там же, в монастыре, сложим с себя Святительство, кресты и панагии; оставим иконы чудотворные, запретим службу и пение во святых храмах; предадим народ отчаянию, а Царство гибели, мятежам, кровопролитию - и виновник сего неисповедимого зла да ответствует пред Богом в день Суда Страшного!"

В сию ночь не угасали огни в Москве: все готовилось к великому действию - и на рассвете, при звуке всех колоколов, подвиглась столица. Все храмы и домы отворились: духовенство с пением вышло из Кремля; народ в безмолвии теснился на площадях. Патриарх и владыки несли иконы знаменитые славными воспоминаниями: Владимирскую и Донскую, как святые знамена отечества; за Клиром шли Синклит, Двор, воинство, Приказы, выборы городов; за ними устремились и все жители Московские, граждане и чернь, жены и дети, к Новодевичьему монастырю, откуда, также с колокольным звоном, вынесли образ Смоленской Богоматери навстречу Патриарху: за сим образом шел и Годунов, как бы изумленный столь необыкновенно-торжественным церковным ходом; пал ниц пред иконою Владимирскою, обливался слезами и воскликнул: "О мать Божия! что виною твоего подвига? Сохрани, сохрани меня под сению Твоего крова!" обратился к Иову, и с видом укоризны сказал ему: "Пастырь великий! Ты дашь ответ Богу!" Иов ответствовал: "Сын возлюбленный! не снедай себя печалию, но верь Провидению! Сей подвиг совершила Богоматерь из любви к тебе, да устыдишься!" Он пошел в церковь Святой Обители с Духовенством и людьми знатнейшими; другие стояли в ограде; народ вне монастыря, занимая все обширное Девичье поле. Собором отпев Литургию, Патриарх снова, и тщетно, убеждал Бориса не отвергать короны; велел нести иконы и кресты в келии Царицы; там со всеми Святителями и Вельможами преклонил главу до земли... и в то же самое мгновение, по данному знаку, все бесчисленное множество людей, в келиях, в ограде, вне монастыря, упало на колена, с воплем неслыханным, все требовали Царя, отца, Бориса! Матери кинули на землю своих грудных младенцев и не слушали их крика. Искренность побеждала притворство; вдохновение действовало и на равнодушных, и на самых лицемеров! Патриарх, рыдая, заклинал Царицу долго, неотступно, именем святых икон, которые пред нею стояли, - именем Христа Спасителя, церкви, России, дать миллионам Православных Государя благонадежного, ее великого брата... Наконец услышали слово милости: глаза Царицы, дотоле нечувствительной, наполнились слезами. Она сказала: "По изволению всесильного Бога и Пречистыя Девы Марии возьмите у меня единородного брата на Царство, в утоление народного плача. Да исполнится желание ваших сердец, ко счастию России! Благословляю избранного вами и предаю Отцу Небесному, Богоматери, Святым Угодникам Московским и тебе, Патриарху - и вам, Святители - и вам, Бояре! Да заступит мое место на престоле!" Все упали к ногам Царицы, которая, печально взглянув на смиренного Бориса, дала ему повеление властвовать над Россиею. Но он еще изъявлял нехотение; страшился тягостного бремени, возлагаемого на слабые рамена его; просил избавления; говорил сестре, что она из единого милосердия не должна предавать его в жертву трону; еще вновь клялся; что никогда умом робким не дерзал возноситься до сей высоты, ужасной для смертного; свидетельствовался Оком Всевидящим и самою Ириною, что желает единственно жить при ней и смотреть на ее лицо Ангельское. Царица уже настояла решительно. Тогда Борис как бы в сокрушении духа воскликнул: "Буди же святая воля Твоя, Господи! Настави меня на путь правый и не вниди в суд с рабом Твоим! Повинуюсь Тебе, исполняя желание народа". Святители, Вельможи упали к ногам его. Осенив животворящим крестом Бориса и Царицу, Патриарх спешил возвестить дворянам, приказным и всем людям, что Господь даровал им Царя. Невозможно было изобразить общей радости. Воздев руки на небо, славили Бога; плакали, обнимали друг друга. От келий Царицыных до всех концов Девичьего поля гремели клики: слава! слава! .. Окруженный Вельможами, теснимый, лобзаемый народом, Борис вслед за Духовенством пошел в храм Новодевичьей обители, где Патриарх Иов, пред иконами Владимирской и Донской, благословил его на Государство Московское и всея России; нарек Царем и возгласил ему первое многолетие.

Что, по-видимому, могло быть торжественнее, единодушнее, законнее сего наречения? и что благоразумнее? Пременилось только имя Царя; власть державная оставалась в руках того, кто уже давно имел оную и властвовал счастливо для целости Государства, для внутреннего устройства, для внешней чести и безопасности в России. Так казалось; но сей человеческою мудростию наделенный Правитель достиг престола злодейством... Казнь Небесная угрожала Царю-преступнику и Царству несчастному.