помогавший в распространении тайных грамот. Поляки заточили Гермогена в тюрьму и уморили голодной смертью. Озеров разделил его судьбу.

Когда пришел к власти царь Алексей Михайлович, он наградил потомков Озерова «За Московские сидения» большим участком земли в Харьковской губернии и дворянским гербом с изображением сломанного креста, как символа гибели за веру.

В те времена эта земля была на окраине государства, часты были набеги кочевников и татар, и на кургане зажигали сторожевые костры. Отсюда и название «Бессоновка».

Недалеко, верстах в четырех от Бессоновки, находилось еще одно имение - мамино, отданное ей в приданное. Стояло оно в стороне от села и называлось хутором. Мне хорошо запомнился дом, обширный двор, а сад вспоминается уже в другое время, когда я стала старше...

Вce постройки во дворе были новыми и просторными. Конюшни с их запахом лошадиного пота, аромат дикой ромашки вблизи ворот и у сараев, домик управляющего с палисадником, где рос красный физалис (его тогда называли «жидовская вишня»), коровник и нелепо высокое здание свинарни, еще какие-то сараи, погреба... Кухня по другую сторону двора, ближе к дому. Там было два помещения: собственно кухня и через коридорчик баня и прачечная. От кухни к дому шла мощеная дорожка.

Дом был небольшой, одноэтажный, новой постройки. Запомнилась комната возле входа - она называлась лакейской. Туда из кухни приносили в кастрюлях еду, перекладывали в тарелки и через внутреннее окно подавали в столовую, очень похожую на комнату, изображенную В.Серовым в картине «Девочка с персиками».

Из столовой дверь вела в гостиную, с камином в углу, зеркалом, меховыми ковриками, небольшим диваном и стульями. Застекленная дверь открывалась на большой балкон и в сад.

Еще из гостиной шли двери в нашу с мамой спальню и в папин кабинет, а из спальни в коридор, куда выходили двери трех небольших комнат - Катиной, гувернантки и прислуги (горничной).

В спальне около наших кроваток висели красивые глянцевые картинки. У Куки ангел в длинном розовом одеянии держал в руках охапку роз, а мой ангел, в белом, наклонившись на одно колено, рвал белые лилии. Был ангел и у Лиды, но я не помню - какой.

На Хуторе мы жили больше летом, а осеню и зимой у Граменьки.

Дом в Бессоновке я помню не так подробно, там было много комнат, где нам делать было нечего. Чаще всего играли в детской и в большой зале со скользким паркетным полом. Граменька играла на рояле вальс, мы с Кукой звали его «вальс-кружиться» и кружились до упаду. Рядом гостиная - там стоял на мольберте большой дедушкин портрет - мы с ним здоровались; был старинный полукруглый диван, такие же кресла, маленький коричневый рояль, ковер на полу, столик и зеркало, перед зеркалом настольные часы с декоративными колоннами и украшениями. Часто вспоминали, как я в возрасте одного года, добравшись до гостиной, развинтила все возможные винтики и гайки, разобрала часы на составные части.

Из гостиной - выход на балкон и в сад, там я сфотографирована в разном возрасте.

Рядом с гостиной Граменькина спальня. Помню ее по такому случаю. Была Страстная Неделя. Пекли в кухне куличи (кухня, как на Хуторе - отдельно от дома), а остывать их положили на мягкой Граменькиной кровати. Чем-то укрыли их. Куличи пахли так призывно, так заманчиво, что мы с Кукой пришли на этот аромат и не утерпели - выхватили руками из каждого по куску горячего, сдобного мякиша и тут же съели.

Отругали за порчу пасхального угощения больше всего меня, как старшую.

С Бессоновским садом связано одно из самых ранних моих воспоминаний. Была осень, убирали яблоки. Кто их рвал, куда увозили - не знаю. А для себя в зиму оставляли отборные. Их складывали в подвал под маленьким домиком в саду. Яблок было очень много, но Кате, моей старшей сестре захотелось именно яблок из погреба. Я еще думаю - не надеялась ли она, что там скрыт прикованный к стене рыцарь...

В оконце - длинное, узкое на уровне земли (его на зиму закрывали) Катя пролезть не могла, другие, подвластные ей сестры, тоже. Тогда в это окошко впихнули меня, привязанную за пояс к веревке. Я должна была подавать в окно им яблоки. Веревка развязалась, и я осталась в плену...

До сих пор помню крепкий, дивный аромат антоновских яблок, уложенных рядами по полкам на подстилке из соломы. Я не испугалась и не плакала, сидела там смирно, но Кате пришлось признаться - где Шура? Ей влетело, а меня выпустили через дверь.

Я Катю очень любила, слушалась, я никогда не плакала, даже от боли. Была смелая, не трусиха. Катя пугала меня, уверяя, что в зале под роялем в темноте прячется волк. Посылала меня туда, и я смело шла, а темную комнату, уверенная, что там никого нет. Тогда Лида по Катиной указке надела серую мохнатую шубку, взяла электрические фонарики (у волка должны были светиться глаза) и выпрыгнула на меня из-под рояля в темноте. Я заболела и лежала в постели, тетя Шура чем-то лечила меня, поэтому меня нет на фотографии, снятой в зале. Там Катя, Лида и маленькая Кука, видны рояль и уже разобранная елка.

Долго в страшных снах мне снились оборотни-волки. Но трусихой я все-таки не стала...

Сад в Бессоновке огромный, старый. Возле балкона росло «уксусное дерево» с красными шишками, похожими на цветы каштана. Его откуда-то привез и посадил еще дедушка, а чуть дальше возле дорожки - большой высокий дуб; дедушка в детстве вырастил его из желудя в горшочке, а потом сам пересадил в сад.

Перед балконом, конечно, большая нарядная клумба с цветами - предмет заботы Бабы-Няни. Она же курировала и огород. Я его не помню, но на обед подавали такие кушанья, как артишоки, спаржа, кольраби и еще какие-то редкие овощи.

Дорожки, обсаженные кленами, тополями, липами - делили сад на участки, где росло множество яблонь и груш. Сливы и вишни окаймляли огород. Там еще построен был грунтовый сарай, в нем подрастали персики. Но давать плоды они стали, когда хозяев уже не было...

Со стороны двора - большое крыльцо («собачий балкон»). Там мы тоже часто играли и бегали, и тут мы все сфотографированы во главе с Граменькой.

На этом снимке уже можно угадать характеры детей.

Уверенная в себе, спокойная старшая Катя; Лида - подтянула подол платья, чтобы были видны новые голубые подвязки. Я, растяпа, со спущенным чулком и Кука, еще совсем малышка.

Все мы тут - четверо дочерей Рагозиных. Любимец отца, маленький Алексей (Леля) умер еще до моего рождения. Когда родилась я - папа не скрывал своего разочарования, а после Маруси (Куки) тем более. Мы это знали и чувствовали свою неполноценность.

Старшая сестра Катя, помнившая умершего братика, всеми силами старалась показать отцу, что она не хуже мальчика, и нас, младших, воспитывала в том же духе.

Лида, старше меня на три года, упрямая и мнительная, ревновала маму ко мне и с детства меня не любила, да и Катю не всегда слушалась. Больше других Катя любила меня. Сколько мне было лет - не больше двух, когда она научила меня читать и писать - я этого совершенно не помню, Катя меня дрессировала как собачку. Недаром имя Шурочка звучало у нее, как «Жучка», пока мама не обратила на это внимание и не запретила ей звать меня собачьим именем.

Я легко запоминала стихи, выразительно их читала. Особенно "Лесной царь" Жуковского и стишки о петухе, который провалился на льду. Но я совершенно не выносила печальных и трагических картинок. В большой азбуке, где к каждой букве была картинка, я переворачивала, не глядя, букву С, так как там изобра­жался слон в кровати и текст: «Слон ужасно забелел, сливу с косточкой он съел». Мне было жаль слона.

Катя читала книжки про индейцев, и мы все (кроме Куки) играли в них. Читала о Рыцарях Круглого Стола, и мы отправлялись в путешествие в поисках подземелья с пленным рыцарем...

Во время одной из игр в индейцев у меня была роль похищенной (белой сквау). Индейцы прятали меня, а «бледнолицые» искали. Игра шла в саду на Хуторе. «Индейцы» жили в зарослях лозняка, крапивы и бурелома. Чтобы «бледнолицые» не нашли и не освободили меня, Катя велела мне лечь на землю, и сверху набросали сухих веток, травы, крапивы. Индейцы ушли воевать с бледнолицыми и вскоре про меня забыли. А я настолько была послушна и выполняла Катины выдумки, что мне и в голову не приходило ослушаться и самой вылезти из завала. Только за ужином хватились - где же я? И нашли все еще лежащую под ветками в ожидании бледнолицых.

В другой раз, в поисках подземелья с рыцарем, Катя завела нас с Лидой далеко от дома в поле. Темнело. Возвращаться она решила по вспаханному полю «краткой дорогой». Есть украинская поговорка - «Кто навпростець ходит - дома не ночует». Катя всегда искала путь «навпростець». Мы, увязая в сырой пашне, дотащились до маленькой речки. Катя уверяла, что тут брод, взяла меня на руки, и мы с ней ухнули в яму на дне. Была осень, одеты тепло. Долго, мокрая, я стояла на ветру, пока Катя пыталась загнать в воду Лиду, и в конце концов тоже перенесла ее на руках, но более благополучно.

Явились домой, уже в темноте. Нас разыскивали с фонарем.

Как-то Катя стала играть в цирк - она видела его в Харькове. В саду были большие качели. Мне было велено встать на сиденье на одно колено и посылать воздушные поцелуи. А сама Катя раскачала качели во весь мах. Слетела я мгновенно и грохнулась навзничь, потеряв сознание.

Под крики прислуги: «Ой, убила! Катя Шурочку убила!» - прибежала мама, на руках унесла меня домой. Но, против ожидания, я осталась жива и здорова и по-прежнему послушна.

Кука - была другая - плакала, убегала к няне. Ее в игру не принимали. Только раз я помню, как по Катиной игре все должны были залезть на крышу сарая. Меня и Митю подсадили, а Кука там не могла удержаться. Тогда Катя чем-то ее обвязала, прикрепила веревку и привязала к трубе, не дотащив до крыши. Кука хныкала, но не очень, болтаясь между небом и землей, там нянька и нашла ее.

Любимое место для игр была еще и конюшня. Их было две - для рабочих лошадей и для выездных. У Кати и Лиды были уже свои - подаренные им лошади.

Всеобщей любимицей была папина верховая английская, породистая кобыла - Дези. Умная, добрая, послушная. Сестры катались на ней - оседланной верхом. Однажды Лида, не достававшая до стремян, свалилась с седла на землю, и Дези тотчас остановилась около нее и заржала, как бы призывая к Лиде на помощь!

Конечно, и я просилась покататься одной в седле, с Катей или с кучером мне было неинтересно. Но вместо Дези Катя посадила меня на старого полу­слепого мерина. Кажется, на нем ездил старый пастух.

Катя ушла, а моя лошадь, не обращая на меня никакого внимания, спокойным шагом вышла за ворота и стала пастись в овсе.

Кажется, когда стемнело, я позвала на помощь, чтобы меня сняли.